.png)
Голландский купец итальянского происхождения из благородного семейства торговца сукнами города Гаарлема Исаак Масса, отправленный в 1601 году отцом для изучения торгового дела в Московию, возвратившись домой в 1609 году, взялся за перо и написал "Краткое известие о начале и происхождении современных войн и смут в Московии, случившихся до 1610 года за короткое правление нескольких государей".
Полный "вздорными причудами, по большей части соединенными с жестокостями", он оставил после своей смерти огромное государство без власти. Первый его сын - наследник Дмитрий, сообщил Масса, утонул еще ребенком, выскользнув из отцовых рук и упав в воду; второго сына Ивана, нравом в отца, он сам убил в припадке ярости и ревности к его авторитету среди приближенных; третий сын Федор, сменивший его на престоле, не мог без посторонней помощи управлять страной; четвертый и последний его сын Дмитрий был зарезан в Угличе. Побочных детей у Ивана Грозного не могло быть, "ибо, поспав с какой-нибудь девушкой, - а он ежедневно приказывал приводить девиц из разных мест и его приказания исполняли, - он тотчас передавал ее своим опричникам и сводникам, которые портили ее дальше, так что у нее дети уже не могли родиться". На пустующий трон тирана-царя пытались сесть самые ярые честолюбцы России, заранее ненавидя своих соперников и сживая их со свету при удобном случае. Отважнее и напористее оказался Борис Годунов. С его именем связано первое упоминание Троице-Сергиева монастыря. Заурядный случай, происшедший в селе Воздвиженском, в истолковании Массы, обернулся бедствием для всей страны. Как известно, сын Ивана Грозного Федор, человек "нрава кроткого и доброго", унаследовав царский трон после смерти отца, передоверил управление государством брату своей жены Борису Годунову. Борис, подстрекаемый своей суровой супругой из семьи Малюты Скуратова, постоянно убеждающей мужа в том, "что никто, кроме него, по смерти Федора не может вступить на престол", начал расправляться с потенциальными соперниками. Первым в их число попал, естественно, подрастающий сын Ивана Грозного Дмитрий. Удачно разделавшись с прямым наследником и его родственниками Глинскими, Годунов "не довольствовался этим, ибо на его пути еще стояли дети Романовы, или сыновья Никиты Романовича": Федор, Иван, Михаил и Александр - ближайшие родственники здравствующего царя Федора Иоанновича по материнской линии. "Это был, - как пишет Масса, - самый знатный, старейший и могущественнейший род в Московии; никого не было ближе их к престолу; поэтому Борис стал искать случая устранить их ... но не мог осуществить этого, ибо опасался придворных, дворянства и царя, любившего своих дядей Романовых". "Так как они вели себя безупречно, то Борис ничего не мог предпринять против них, хотя и изыскивал к тому всяческие средства, за что однажды получил от царя выговор, которого не мог забыть. Когда царь отправлялся на богомолье в монастырь, расположенный в 12 милях от Москвы и называвшийся Троица, то на пути всегда три или четыре раза делали привал, и на третье место стоянки, называемое Воздвиженским, где был царский дворец, обыкновенно посылали за день перед тем боярских холопов, чтобы они заняли крестьянские избы для своих господ; и холопы Бориса встретились с холопами Александра Никитича (младшего из дядей царя Федора, - Ю.П.) в одном и том же месте, и те и другие хотели занять его (крестьянский дом, - Ю.П.), и так как холопы Бориса были сильнее и внушали больше страху, чем холопы Александра, то они силой выгнали их, а те пожаловались своему господину; Александр ничего не сказал на это, но велел им всегда уступать, а потом пожаловался царю; царь был раздосадован и сказал: "Борис, Борис, ты взаправду слишком много позволяешь себе в моем царстве; всевидящий Бог взыщет на тебе"; это слово, поистине сказанное царем от чистого сердца, так уязвило Бориса, что он поклялся не оставить это без отомщения и сдержал свою клятву..." "Федор Иоаннович внезапно заболел и умер 5 (7) января 1598 года. Я твердо убежден в том, что Борис ускорил его смерть при содействии и по просьбе своей жены, желавшей скорее стать царицею... Перед смертью он вручил корону и скипетр ближайшему родственнику своему, Федору Никитичу (Романову, - Ю.П.), передав ему управление царством ... в присутствии всех вельмож, более желавших видеть на престоле его, чем Бориса". Но осторожный Федор Никитич, "услыхав и увидев все это, и зная все действия Бориса, и зная также, что невозможно воспрепятствовать ему, ибо народ любил Бориса и взывал к нему, и чтобы избавить свое любезное отечество от внутренних междоусобий и кровопролитий, ибо он хорошо знал, что своими действиями может навлечь великую опасность, передал корону и скипетр Борису, смиренно прося его как достойного принять их". Да, власть берет тот, кто хочет и может ее взять и удержать. Забоялся рассудительный Федор Никитич надеть тяжелую шапку Мономаха и, чтобы уж никто никогда не предлагал ему престол, он, наказанный Борисом, постригся в ссылке в монахи, поставив и страну, и свой род на грань исчезновения... Не предполагал он, что через 15 лет (в 1613 г.) его шестнадцатилетнего сына Михаила провозгласят русским царем, а сам он, освобожденный из ссылки Лжедмитрием I и возведенный им в сан российского патриарха под именем Филарет, пройдя польский плен, станет наравне с сыном управлять государством (1619 - 1633), имея "очень большую долю в правлении при малоопытном, молодом и мягком Михаиле» (С. М. Соловьев). Такого поворота хода событий Исаак Масса не мог предугадать. Он продолжает следить за расправой Годунова над родом Романовых. "Прежде всего в ноябре 1600 г. Борис велел нескольким негодяям обвинить Федора Никитича, отдавшего ему корону, и братьев его, Ивана, Михаила и Александра, с их женами, детьми и родственниками, и обвинение заключалось в том, что будто они все вместе согласились отравить царя и все его семейство; но это было только для того, чтобы народ не считал, что эти знатные вельможи сосланы со своими домочадцами и лишены имущества невинными, и не сокрушался об их участи; Федора Никитича схватили и сослали за 300 миль от Москвы, в монастырь, неподалеку от Холмогор, который назывался Сийская обитель, и там он постригся в монахи. Михаил и Иван были отправлены в злосчастную ссылку: один на Волгу, другой на татарскую границу; Александра же, которого он давно ненавидел, Борис велел отвезти на Белоозеро, вместе с маленьким сыном Федором, и велел там истомить Александра в горячей бане, но ребенок заполз в угол, где мог немного дышать через маленькую щель, и остался жив по милости божественного провидения, и люди, взявшие его к себе, сберегли его". Так, несущественная, казалось бы, уступка Борису Александром Романовым в стычке холопов у одного из домов села Воздвиженского (в ряду, безусловно, всечасных потачек Годунову) переросла в роковое попустительство, развязавшее руки тирану. Говорят же, что рождает тирана не сила его, а слабость и бесправие окружающих, их податливость и потворство властолюбцу. При Борисе "никто не смел сказать правду, и тот, кто имел врагов, должен был трепетать, ибо всякий мог оклеветать другого одним словом, и того губили, не выслушав" - Борисова "собственная совесть наполняла его страхом". «Могут подумать, - размышляет о личности Бориса Годунова Исаак Масса, - каким образом Борис, не умевший ни читать, ни писать, был столь ловок, хитер, пронырлив и умен. Это происходило от его обширной памяти, ибо он никогда не забывал того, что раз видел или слышал» Еще раз Исаак Масса упомянул Троице-Сергиев монастырь, когда он довел рассказ до воцарения Василия Шуйского после убийства Лжедмитрия I и начала борьбы Шуйского с Лжедмитрием II. Уже было покончено с Петром Федоровичем, "который выдавал себя за незаконного сына Федора Иоанновича, прежнего царя Московии", схватили также и казнили Ивана Болотникова, отбили у самозванца многие города и взяли Тулу. Ради укрепления трона и продолжения новой династии царей Шуйский женился. Но до спокойствия в стране было еще куда как далеко. "Сверх того, - пишет Масса, - множество поляков наводнило землю, снова пришедшую в чрезвычайно бедственное состояние ... И так шли дела до лета 1608 года". По весне, когда наступило половодье, "вместе со льдом выносило на равнину трупы людей, наполовину съеденные щуками и другими рыбами, которые объели их мясо, и эти мертвые тела лежали там по берегам и гнили тысячами, покрытые раками и червями, точившими их до костей; все это я сам видел в Москве". К лету Москву обуяло страхом известие о победном приближении польского войска к столице, об устрашающих казнях перебежчиков и предателей и о том, что Шуйский, боясь освобождения поляками ссыльной Марины Мнишек и ее отца, сандомирского воеводу Юрия Мнишка, и рассчитывая получить за них большой выкуп от поляков, приказал их привезти в Москву. "И неприятель, приближаясь к Москве, наконец, 2 июня подступил к городу вместе со своим царем Дмитрием, как его называли, и с ним были многие вельможи из Литвы и Польши, также Вышневецкие, Тышкевичи и все родственники Сандомирского, также великий канцлер Лев Сапега; и обложил кругом Москву и занял все монастыри и деревеньки в окрестностях, также осадил Симонов монастырь. Меж тем Сапега (сын Льва Иван-Петр-Павел-Ян Сапега, - Ю.П.) повел войско к Троице, большому укрепленному монастырю, в двенадцати милях от Москвы, по Ярославской дороге; и этот монастырь был весьма сильной крепостью". (Как известно, Ян Сапега осадил Троицу 27 сентября 1608 года, - Ю.П.). Исаак Масса сообщает о предпринятых Шуйским мерах по спасению столицы: он послал Скопина-Шуйского в Швецию за помощью, отозвал из-под Астрахани Петра Шереметева с войсками, "грозил казнью Сандомирскому и всем его людям, обвиняя его в том, что все это произошло по его вине, что и справедливо; так что Сандомирский, страшась смерти, давал диковинные обещания, что он, если его отпустят со всеми людьми, а также обоих послов, мирными переговорами положит конец войне, и обещал заключить мир между Польшею и Московиею с тем, что Польше будет дано то, что ей издавна следовало, и его, Сандомирского, вместе со свитою заставил и в том принести клятву, но из этого ничего не вышло, только Сандомирского вместе с его людьми отпустили и дали благополучно выехать из Москвы (...). Дмитрий, стоящий под Москвою с большим войском, как говорили, принялся строить хижины и дома, повелев свозить из окрестных деревень лес, и построил почти целое большое предместье, также и Сапега под Троицким монастырем; а некоторые польские паны двинулись на Ярославль и с помощью измены захватили его врасплох, подожгли со всех сторон и вконец разграбили вместе с прекрасным тамошним монастырем, также перебили множество людей, а остальных покорили". Москва, как и Троице-Сергиев монастырь, находилась в осаде до начала 1610 года, до тех пор, пока не освободили русские земли от Москвы до Белого моря Скопин-Шуйский в союзе с нанятыми шведами и войсками Петра Шереметева. (Москву освободили 29 декабря 1609 г., Троицкий монастырь - 12 января 1610 г., - Ю.П.). И все же почивать на лаврах было еще рано. По стране рыскали банды и польско-литовские лазутчики. По этой причине по приказу Василия Ивановича Шуйского грамоты в освобожденные города, в частности - в Вологду, отсылались с великой предосторожностью: «эти грамоты запекли в хлеб, на тот случай, если гонцы, переодетые бродягами и нищими, будут схвачены, то грамоты не должны достаться неприятелю». Тем временем и другие русские города, осознав шаткость власти Лжедмитрия II, стали изгонять поляков и переходить на сторону Москвы, что несказанно обрадовало иностранных купцов и в их числе Массу, потому что из-за войн прекратилась торговля и купцы были не у дел. К весне 1609 года, пишет Масса, "весь путь от Ярославля до Белого моря совершенно очистился, так что все купцы тотчас же по вскрытии рек с великой радостию отправились к морю и в Архангельск и здесь нашли свои корабли, прибывшие из Англии и Голландии, которых они уже не чаяли больше видеть; невзирая на великие убытки, которые мы понесли ... мы благодарили Бога за сохранение своей жизни". Сжившийся с несчастной страной "войн и бедствий", Исаак Масса на пути к дому близко к сердцу принял известие о том, что Москва освобождена, и благодарил Бога за то, что в России все кончилось благополучно, потому что, говорит он, "было бы худо, когда бы поляки завоевали эту страну; ибо, завладев этой страной, они снова посадили бы на престол какого-нибудь царя Дмитрия и не продержались бы там и одного года, ибо московиты и русские еще более своевольны и упрямы, чем евреи, и снова перебили бы всех поляков, а Московия лишилась бы людей и была бы совершенно разорена, от чего всемогущий Бог да сохранит ее ... и устроит все к лучшему". Надо отдать должное Исааку Массе в том, что он в отличие от многих иностранцев, побывавших в России, не заражен западным высокомерием по отношению к русскому народу. Сказанные им по ходу дела слова о нашем народе, мягкие и незлобивые, в то же время не лишены доли горькой для нас правды. Упомянув о своеволии и упрямстве московитов, он заметил в народе "легковерие и бедность" и то, что "московиты не умеют вести иной войны, кроме как наудачу, или с многолюдным войском, или против не знающих порядка татар". Ему, молодому человеку, не нравится, что русские "держат своих жен взаперти так, что никто не может их видеть", а как протестанту ему обидно, что московиты святого чудотворца "Николая ставят почти наравне с Христом, да и чтут его в десять раз более", "полагая и твердо веря тому, что только они христиане". Масса подметил, что русские "считают своего царя за высшее божество" и посему боятся его как огня, а в то же время народ "любит смену государей и всегда надеется получить лучшего государя". Эта вера в хорошего царя видоизменила народ: он, "всегда в этой стране готовый к волнению", "всегда злобен и неразумен, держит нос по ветру, невзирая на клятвы, которые они приносили, приносят и будут еще приносить, и ведет жизнь, подобно скотам", вероятно, надеясь, что кто-то другой, лучший, придет и за них наладит их жизнь. Когда Масса искал художника, который бы нарисовал ему план Москвы, он столкнулся с необъяснимой подозрительностью в поведении московитов: "Я не осмелился, - признается он, - побудить их сделать для меня изображение Москвы, ибо меня, наверное, схватили бы и подвергли бы пыткам, заподозрив, что я замышляю какую-нибудь измену. Так подозрителен этот народ в подобных вещах..." (То, чего нельзя в открытую, можно втихую. Масса нашел в Москве талантливого иконописца, который составил ему великолепный план Москвы, взяв с Массы слово не разглашать его имени. Масса поместил этот план в свою книгу, благодаря чему русские историки узнали, как выглядела Москва в начале XVII века, – Ю.П.). Поразило Исаака Массу безразличие русских богатых к своим голодным согражданам (не в этом ли все наши невзгоды!). В годы всеобщего голода (при Борисе Годунове) запасов хлеба "в стране было больше, чем могли бы съесть все жители в четыре года". Купцы же и прочие хозяева хлебных запасов, включая самого патриарха, взвинтили цены на хлеб, прятали его в ямы от обнищавших голодных людей, гноили... Царь Борис приказывал раздавать хлеб из казенных житниц, но хлеб в основном расходился по рукам ловкачей. "Такая дороговизна хлеба продолжалась четыре года, почти до 1605 года", - сообщает Масса, рассказав о тысячах потерявших разум оголодавших людей, жующих все, что попадется на глаза. "И я сам охотно бы дал поесть молодому человеку, который сидел против нашего дома и с большой жадностью ел сено в течение четырех дней, от чего надорвался и умер, но я, опасаясь, что заметят и нападут на меня, не посмел", - сознался автор. Не ускользнула из памяти Массы и такая характерная вплоть до нашего времени черта русского народа. После венчания Бориса на царство "были выставлены для народа большие чаны, полные сладким медом и пивом, и каждый мог пить сколько хотел, ибо для них наибольшая радость, когда они могут пить вволю, и на это они мастера, а паче всего на водку, которую запрещено пить всем, кроме дворян и купцов, и если бы народу было дозволено, то почти все опились бы до смерти..." Голландец Масса радуется от всего сердца за русских людей, чудом избежавших "диковинных" замыслов Лжедмитрия I по преобразованию страны "с помощью папской курии" и по совету иезуитов-католиков. Залетевший на московский трон самозванец решил, что русских, "погруженных в невежество", "можно удержать в повиновении только страхом и принуждением, и ежели им дать волю, то они ни о чем не помышляют; того ради он почел за лучшее устранить бояр, чтобы потом распорядиться дурным, глупым народом по своему желанию и привести его к тому, что он найдет полезным". Натура Исаака Массы не принимала власти "по своему желанию" ни в лице законных царей, ни, тем более, в лице самоутвердившихся владык. Он видел, что и те, и другие самодержцы только губят людей, нещадно разоряют страну и препятствуют ее естественному развитию. Он не приметил и благотворного иностранного влияния на русские нравы, хотя и передал мнение московитов, что немцы способнее их в военном деле, и их расхожую поговорку в виде вопроса-утверждения: "В Москве говорят: "Кто умнее немцев и надменнее поляков?" |
